Адам Скаржинец в 1986 году он по долгу службы оказался в самом, пожалуй, страшном месте Союза: в городке советских атомщиков Припяти. За день до его приезда здесь полыхнул четвертый энергоблок Чернобыльской атомной электростанции. Молодой милиционер пять дней пробыл в зараженной зоне без антирадиационной защиты. Тридцать лет спустя он, уже председатель общественной организации «Ветераны-чернобыльцы Приморского края», согласился поделиться с корреспондентом PrimPress.ru невеселыми воспоминаниями о том времени.
Никто ничего не говорил
- Как оно было… Неожиданно. Говорить, по чьей вине трагедия, я не буду – это не в моей компетенции. Тогда мне было 24 года, я работал в патрульно-постовой службе, Киево-Святошинский райотдел.
Катастрофа произошла в ночь с 25 на 26 апреля 1986 года. Сперва говорили, что на АЭС пожар, но правда оказалась куда страшнее. Я был там с 26 по 30 апреля. Принимал непосредственное участие в эвакуации города Припять, где проживали атомщики, затем занимался патрулированием и охраной территории города и близлежащей деревни Копачи. Маршрут был насыщенный и напряженный.
В субботу, 26 апреля, около восьми вечера мы прибыли в Припять, где в городском отделе милиции получили краткий инструктаж. Наверное, всех нас тогда спас Василий Федорович, дававший напутствия всем идущим на дежурство. Прямо в отделе стояли два бидона крепчайшего самогона, и он каждому вручал солдатскую алюминиевую кружку на 300 миллилитров, требовал зачерпнуть и выпить. Это помогло, потому что с потоотделением в те самые опасные первые дни выводились и радионуклиды.
Выйдя в город, мы сменили на постах ребят из местного горотдела, простоявших здесь уже почти сутки. Наша задача была проста: из города Припять всех выпускать, внутрь никого не впускать. Почему так – нам не объяснили. Никто ничего не говорил: считалось, что просто произошел пожар. Правда, когда мы ехали в город, на трассе нас несколько раз обгоняли пожарные машины и кареты скорой помощи; было, конечно, интересно за этим наблюдать, но появлялось ощущение, что что-то не так и речь далеко не о пожаре.
Наш пост располагался в районе, который сейчас называется Рыжий Лес. Тогда это был просто красивый сосновый бор, за которым располагались дачные участки припятчан. Ночью мы двигались по маршруту между городом и деревней, и помню, что ночь была прекрасной. Украинские ночи вообще красивы, особенно в апреле: все цветет, благоухает… Идем мы с товарищем Анатолием и вдруг видим красивейшее зарево со стороны станции. Над землей поднялся огромный шар, горящий разными огоньками, и мы смотрели на него, открыв рты. Тут же по радиосвязи прозвучал приказ скрыться, но куда? Вокруг - только деревья, ничего нет… Залезли в какой-то овраг. После этого нас сняли с поста, тогда и рассказали, что был выброс.
У нас не было никакой защиты: ни респираторов, ни костюмов. Хотя все это имелось в тревожных чемоданах, нам сказали - ничего не брать. Как потом оказалось, это было сделано для того, чтобы не шокировать население. А тот бор, где мы проходили, стал Рыжим: сосны обгорели от излучения, хвоя пожелтела. Дозиметр показывал там очень высокий уровень радиации.
Еще целый год я проходил в той самой форменной одежде, в которой был в Припяти. Срок формы не вышел, вот ее и не меняли, никакой дезактивации не проводили. Там, в Припяти, нам всем раздавали дозиметры-карандашики, которые назывались накопителями. Через них нужно было смотреть на свет, внутри была шкала от 0 до 50 рентген. Но кто ни смотрел – у всех отметка находилась только по центру, не больше и не меньше. То ли сломаны они были, то ли вообще не работали и нам их дали только для успокоения – я не знаю.
Людям говорили, что они уезжают на три дня
- Спали мы в том же автобусе, в котором приехали. Около шести утра в воскресенье, 27 апреля, нас разбудили, отправили в столовую и предупредили: молочное не есть. Через два часа должна была начаться эвакуация припятчан. Подходит время, начали подъезжать автобусы из соседних городов... Восемь часов – эвакуации нет. Девять часов – эвакуации нет. Первый секретарь ЦК Украины Шербицкий и кто-то еще должны были приехать и дать приказ об эвакуации. А ведь дело шло на часы, на минуты! В итоге эвакуация началась только в два часа дня.
На каждого милиционера был выделен дом. Сотрудник со специальным журналом поднимался на последний этаж (все дома были девятиэтажными), переписывал людей; в квартирах перекрывались газ и вода, отключалось электричество. Людям говорили взять с собой необходимые вещи, деньги и драгоценности, продукты из расчета на три дня. Им сообщали, что уехать нужно где-то на три дня, но уезжали они на всю жизнь… Когда все выходили из квартиры, хозяин закрывал ее на ключ, и дверь опечатывалась. Очень красивые были квартиры – их строили чехи, болгары, и такой планировки я не видел нигде, хотя объездил весь Союз. Внизу люди занимали места в автобусах и уезжали. После шести вечера Припять была полностью эвакуирована.
«Вам никто не скажет правду»
- Тогда было другое время. У страны была идеология, и почти никто не задавался вопросом, надо ли что-то делать, если приказано. Хотя были и такие, кто убегал, когда стало известно, что произошло на самом деле. Когда уже выселили город, начала просачиваться информация, что на станции был совсем не просто пожар и что первые прибывшие туда уже погибли.
Информация о трагедии была засекречена до 1990 года - только тогда чернобыльцам начали выдавать удостоверения. Но у меня есть и удостоверение, которое я получил прямо в Припяти. Его выдавали только тем, кто находился в зараженной зоне с 26 апреля по 15 мая 1986 года. Тогда нас собрал начальник райотдела и сказал, что удостоверения пригодятся, потом должны быть какие-то льготы. Мы отмахивались, но он настаивал, что мы еще попомним его слова.
Но до этого Чернобыльская авария была секретной. В 1987-м я обратился к врачам - скакало давление и была сильная аритмия. Сказали: ерунда, мол, не переживай. После этого как-то шел на работу через парк, все вроде было нормально, но внезапно очнулся среди врачей: оказалось, пережил клиническую смерть. А еще на губе долго была ранка, сильно болела, кровоточила, не заживала; выдали салициловую мазь. Потом оказалось, что это рак.
В 1988 году я попал в Центр радиационной медицины в Киеве, в отделение неврологии. Там была замечательная врач Ангелина Ивановна Нягу, пожилая молдаванка. Как-то она делала обход, собрала всех нас, радиационников, и сказала: «Ребята, что бы вы ни делали, куда бы вы ни обращались, вам никто не скажет правду. Я вам поставлю любой диагноз, какой вам нужен, хоть внематочную беременность, и мне поверят. Но никто не свяжет вашу болезнь с пребыванием в зоне отчуждения».
Онкология официально подтвердилась в 1990 году. Тогда врачи предложили сменить место жительства, выбрать для переезда любой район России. И перечислили три «чистых» региона: Пермскую область, Камчатку и Приморский край. Во Владивостоке я проходил срочную службу и выбрал Приморье. Только тогда я не знал, что здесь был свой Чернобыль – авария в Чажме…
Справка
В Приморье более 370 зарегистрированных (обращавшихся за социальной помощью) чернобыльцев; регулярно становятся известны новые имена. В общественной организации «Ветераны-чернобыльцы Приморского края» состоят и непосредственно ликвидаторы, и переселенцы из зараженной зоны, и задействованные в ликвидации последствий аварии в бухте Чажма («Подразделение особого риска») – разные люди, на чью жизнь повлиял атом.
