Два года назад во Владивостоке появилась школа современного искусства. Школа, в которой нет учеников, а есть участники, нет директора, а есть руководитель, нет иерархии, но есть самоорганизация. Основатель и руководитель Владивостокской школы современного искусства (ВШСИ), куратор и арт-менеджер Яна Гапоненко рассказала PRIMPRESS о сложностях реализации образовательного проекта, о том, чего хотят молодые художники и как простому зрителю воспринимать современное искусство.
– Как появилась идея создания школы современного искусства?
– Она появилась, когда я работала координатором арт-резиденции Центра современного искусства «Заря». Со вторым резидентом – художницей Ириной Петраковой мы ходили в Дальневосточный институт искусств с лекцией Дмитрия Гутова «Современное искусство за 90 минут» и встретили сильное неприятие истории современного искусства студентами. Даже не первокурсниками, а студентами третьего, четвертого курса. Это отсутствие элементарных знаний истории того, что происходило в искусстве в прошлом столетии, увеличило во мне понимание необходимости вводить образовательную составляющую. Я поняла, что одной выставочной практики недостаточно для полного погружения в то, что есть современное искусство.
Но полноценным основным образованием это назвать сложно – у нас нет четкой проработанной образовательной программы, современному искусству в принципе сложно учить. Хорошей базой для поступающего в ВШСИ является любое гуманитарное образование.
– То есть школа появилась потому, что в ней возникла потребность?
– Судя по зашоренности, стереотипичности, возмущенности и неготовности многих людей принять то, что реально происходило в искусстве в прошлом веке, да.
– Как твою идею встретило местное сообщество?
– Заявляться школой современного искусства – это очень смело. Можно было назваться образовательной лабораторией или еще как-нибудь. Арт-сообщество сначала отнеслось скептически. А потом пошли выставки-квартирники, которые оказались очень популярными. Откуда-то такая молодежь появилась – их очень много, они открытые, какие-то другие. Но они тоже критичны. Ну и профессиональное сообщество откликнулось, когда мы, например, привезли в город арт-критика Марию Кравцову: Приморская картинная галерея, например, тут же позвала ее в жюри их конкурса арт-текстов «Искусный глагол».
Но если раньше был только скепсис, то сейчас отношение изменилось. Плюс ребята распространились по всему арт-сообществу города: на стажировки устроились, кто-то в картинной галерее помогает, работали в музее им. В.К. Арсеньева, на «Заре».
– С какими сложностями пришлось столкнуться при реализации этого проекта?
– Нет финансовой поддержки. Как я поняла, никому не интересно вкладываться в финансирование современного искусства. Для кого-то искусство является профессиональной деятельностью, но таких людей в городе очень мало, а другая часть воспринимает это занятие исключительно как досуг. Тот досуг, за который отдавать деньги не привыкли. Наверное, надо признать, что система образования, советская или современная, привела людей к нежеланию платить за знания. Гораздо проще заплатить за тренировку, поход в кино или кафе, нежели за лекции. Поэтому все, что в любых институциях делается с совершенно другими ресурсами, у нас делается самостоятельно. Я, например, даю уроки английского, чтобы окупить офис в центре города, где у нас последние два месяца проходили лекции. Нужно быть готовым вкладываться, но по всей стране в искусстве такая ситуация.
Естественно, когда речь заходит о самоорганизации, попытке наладить горизонтальные связи и порушить иерархию, все равно конечную ответственность всегда несу я. Поэтому, если кто-то аналогично мне задумает делать свой проект, он должен быть готов делать все самостоятельно – от монтажа выставки, написания текстов до чуть ли не создания своего художественного объекта.
– Участники школы – кто они, чего они хотят?
– Наверное, они хотят поддержки. Несмотря на то что мы не институция в полноценном смысле, все равно у школы есть свои связи. У них есть административный ресурс в виде меня, который может их направить, найти площадку для выставки.
Если говорить о том, кто они, то в основном это студенты старших курсов, выпускники или вовремя ушедшие из художественного института или училища. Примерно поровну людей с художественным образованием и без него. Есть люди, которые учатся на дизайне, искусствоведении, культурологии, кто-то доучивается в институте искусств, кто-то бросил, кто-то самоучка. Подавляющее большинство – это самопровозглашенные художники. Хотя в ВШСИ у нас получается меняться ролями. Уровень доверия от меня ребятам таков, что если они захотят курировать какую-то выставку – пожалуйста.
– По каким критериям происходил отбор в школу?
– Первый наш набор отбирал Андрей Ерофеев, российский искусствовед и куратор, который приезжал во Владивосток в сентябре 2015 года. Сейчас отбора практически нет. Есть очень свободное вливание, потому что школе нужны люди, которые будут платить за обучение.
По этому финансовому критерию выживания участников школы, грубо говоря, можно поделить на две категории. Есть те, кто может себе позволить платить за обучение, а есть люди, которые действительно не могут себе это позволить. Они не зарабатывают искусством, у них нет других источников заработка, им сложно, поэтому они на бюджетной основе. Я не могу от них отказаться, потому что для них школа имеет огромное значение. Для них это единственный способ развиться, найти зрителя, найти себе коллег, кураторов, площадку, получить знания.
– А если придет абсолютно бездарный человек, но готовый платить?
– Ну что значит бездарный? Мне кажется, из любого человека можно что-то слепить. Во время взаимодействия порой раскрывается неожиданный потенциал. У нас есть такие примеры ребят, которым еще многому предстоит опытным путем научиться, но они уже показали свои сильные стороны. Это может выстрелить в любой момент. Каким бы неподготовленным ни был человек, он обязательно проявит свои лучшие качества, я уверена.
– Ты сказала, что учить современному искусству сложно. Но все-таки вы это делаете?
– У нас есть теоретический курс истории современного искусства, который разработал куратор и кинокритик Андрей Василенко. Осенью мы привлекали по скайпу Наталью Смолянскую – она художник, куратор, историк искусства, кандидат философских наук, училась в Сорбонне, преподает в РГГУ. В течение нескольких месяцев она преподавала нам курс по теориям современного искусства. Лекции основывались на глубоком погружении в философию, не все выдерживали. И Константин Бохоров, искусствовед, вел скайп-лекции по истории кураторства. Плюс интенсивные вбросы лекций от разных экспертов. Каких-то преподавателей мы сами привозим на свои деньги. Так как мы платим свои средства, то имеем полный доступ к специалисту и пытаемся извлечь из этого максимум.
Институционализация, которой мы так противимся, все равно происходит. Иначе сложно в городе получить индивидуальный опыт. Есть какие-то институции, которые берут на стажировку или на работу и дают опыт любого рода – организационного, коммуникативного.
– Почему вы против институционализации?
– Мы самостоятельная организация. Мы не финансируемся ни одной структурой, и нам это нравится. За это приходится платить, но это же кайфово, когда мы можем не согласовывать выставки, мы полностью свободны в своих высказываниях и полностью полагаемся на себя, на силу коллектива.
– Это больше похоже на группу по интересам, а не на образовательную организацию...
– Смотря как к этому относиться. У нас в городе больше нигде не преподают современное искусство. Этот междусобойчик проявляется в практической части, но теоретическая, образовательная, прослушивание курсов лекций, семинаров, обсуждение текстов требуют серьезного подхода. Там нужно больше заниматься самостоятельным обучением, чтением литературы. Да и вообще, высшее и специальное образование сейчас находится в глубоком кризисе и подвергается рассмотрению, так что мы предлагаем альтернативу.
– Есть какие-то критерии, по которым ты можешь оценить прогресс участника школы?
– Критерии эффективности в каждом случае свои. Для кого-то из окружения школы, городского сообщества – это, например, факт продажи. И продажи были. На выставке «Новая бедность» у Дениса Коробова купили работу, у Марины Давидович покупали живопись благодаря школе, на прошлой нашей выставке полностью купили инсталляцию Жени Макуковой. Это прецедент, чтобы крупногабаритную инсталляцию молодого художника купили, огромная поддержка.
Это один возможный критерий эффективности. Второй – смена медиа. Например, человек постоянно живописью занимался и за плоскость вообще не мог выйти, а вдруг начал мыслить пространством, делать объекты, инсталляции. Когда я работала с Айдан Салаховой в Москве, она своим студентам Суриковского института все время говорила: хороший художник должен уметь выразить свою идею через разные медиа. Мы должны уметь сделать одно и то же и в живописи, то есть на плоскости, и в видео, и в статичной фотографии, и в скульптуре, и в перформансе. Это сложно – преодолеть привычное.
Еще эффективность оценивается тем, что у художника появляется собственный стиль. Он становится узнаваемым.
– Обычный зритель, не подкованный теоретически, как правило, с недоверием относится к выставкам современного искусства. Часто можно услышать: это не искусство, я тоже так могу. Как понять, что перед тобой именно произведение искусства?
– В том и дело, что критики и теоретики искусства говорят, что авангардисты, условно говоря, провозгласили, что реально каждый так может и это круто. Вот Гройс (Борис Гройс, советский и немецкий искусствовед, философ, писатель и публицист. – Прим. ред.) говорит, что авангард уравнял все, что было до этого, и провозгласил, что искусство реально для всех.
Критерии оценки современного искусства – это очень сложно. Если мы говорим о том, как понять, то нужно отбросить всю зашоренность, все стереотипы. Общепринятые представления о том, что есть искусство, собственная шкала критериев в голове, что это, например, должно быть красиво нарисовано, - это мешает. Как только человек придет на любую выставку, особенно современного искусства, и попробует воспринять с чистым сознанием, через вопросы, а не через отрицание, тогда, возможно, он считает идею. Было бы неплохо, если бы человек обладал гибкостью мышления и восприятия.
Осмоловский (Анатолий Осмоловский, русский художник, теоретик и куратор. – Прим. ред.) все время приводил в пример труд Теодора Адорно и эффект аппариции – когда смотришь, и не понятно, как это сделано, возникает ощущение, что сделано произведение искусства легко, как по щелчку пальца. Есть вещи, которые сразу твой взгляд цепляют – Аниш Капур или Ричард Серра. Такое искусство, как правило, коммерчески успешно. Оно привлекательно с точки зрения эстетики, и у зрителя не всегда рождается вопрос, а почему это искусство.
Другое дело, когда речь заходит о концептуальном искусстве, которое получило распространение в 50-х годах прошлого века и несет в себе больше смысловую нагрузку, нежели визуальную. Современное искусство – это то искусство, которое постоянно критикует собственный язык, которое постоянно рефлексирует и пересматривает все, что было сделано до него. Почему Малевич нарисовал свой квадрат? Он этой работой решил поставить жирную черную точку в истории живописи. Он просто пересмотрел язык, которым до него пользовались живописцы. То же самое происходит и сейчас. Если зритель поймет, будет знать историю искусства, то будет как-то спокойнее к этому относиться.
– Значит, без теоретической базы никуда?
– Сложный вопрос. Можно ничего не знать, но включать восприимчивость и выключать стереотипичность. Если ты внутренне свободен как зритель, то ты поймешь. Бывают люди, которым сложно выйти за пределы бытового сознания, это очень мешает. Не знаю, что пожелать в таком случае. Может, больше смотреть. Сейчас все доступно и через Интернет.
– Современный художник должен уметь обосновать свою работу или правило «я художник, я так вижу» работает?
– Должен, не должен – я бы не стала так ставить вопрос. Художники бывают разные. Сейчас пошло такое поколение художников, которые и сами себе кураторы, и тексты пишут порой. А есть и другие, которым нужна поддержка, поддержка словом. И это не плохо и не хорошо.
Все-таки подавляющее большинство художников мыслят образами, а не словами. Хотя концептуалисты в свое время это поменяли – для них главное слово.
– Как обстоят дела с художественной средой в нашем регионе? Мы провинция в этом плане?
– Все, кто сейчас к нам приезжает, говорят, что мы какие-то другие, что Владивосток совсем не похож на города Центральной России. Я не чувствую этого точно, потому что мы внутри, нам нельзя себя почувствовать. А москвичи, когда приезжают, говорят, что у нас столько всего уникального. Взять, например, мэтров наших – Ильяса Зинатулина, Александра Пыркова. Мы же когда-то было оторваны от остальной части страны, даже автономны. Мы не западная Россия и в то же время не Восток, не Китай – мы как будто зависли между. И идентичность свою нам еще предстоит сформулировать, хотя она есть. Мы не взаимодействуем с другими регионами, хотя там есть сильные художники и крутые кураторы, и в то же время с Азией у нас плохо налажен контакт.
Но чтобы оценить, в каком все это состоянии, надо еще очень много прожить. Даже эффективность ребят, которые у нас сейчас развиваются, можно будет оценить лишь лет через десять.
– Чтобы достичь успехов как художник или куратор нужно обязательно ехать в столицу, на запад?
– Так ты набираешься опыта и знакомишься с коллегами из других мест. Отправляясь на стажировку или в арт-резиденцию, перемещаясь в пространстве, остаешься без привычной поддержки, наедине с самим собой, понимаешь, чего ты стоишь. Этого не поймешь, когда занимаешься привычными делами. Нужно уезжать, но нужно и возвращаться. А если и не возвращаться, то иметь связь с Владивостоком, быть полезным ему на расстоянии.
– История ВШСИ продолжится?
– Если я увижу запрос. Это можно будет понять в сентябре, потому что сейчас плохой период – лето, сессия. Кроме того, нужны ресурсы, человеческие. А вообще хочется посмотреть, способны ли ребята самоорганизоваться. У троих из них уже есть идея самим разработать образовательную программу и заниматься школой без меня. Не знаю, выйдет ли, но это очень любопытно.
А вообще я представляю для школы одно большое здание, состоящее из мастерских ее участников, которые своими навыками полностью самостоятельно монетизируют деятельность ВШСИ, оставаясь при этом в поле критического дискурса.
